Марди и путешествие туда - Герман Мелвилл

воины размахивали копьями при всех наших попытках высадиться, мы медленно обошли мощный утёс, освещённый маяком, и услышали звук горна: Белло! – поспешив к той части, где был расположен гарнизон у Края света.

Здесь море катилось высоко, словно катящиеся горы, посреди которых мы тащились и напрягались, как будто поднимаясь на утёсы Кавказа.

Но это продолжалось недолго. Как с воющих ротиановых высот путешественник видит внизу зелёную Ломбардию и рвётся вниз к этой приятной равнине, так и мы, обходя длинные повторяющиеся возвышенности, наконец оказались в спокойной лагуне.

Но поскольку мы плыли к северу, то ещё раз подул штормовой порыв, и, словно натравленное, море бросилось лающей стаей, и его батальоны присели перед высокой скалой, далеко отстоящей от основных берегов. Но луна, затемнённая небесами Египта, смотрелась своей половиной весьма одиноко. Но и в этой темноте, на самом высоком пике, развевался штандарт Белло.

– О, ограбленная могила, – вскричал Баббаланья, – в которую уложили Марса и Молоха наших времён, чьи звёздные короны были из самоцветов и диадем. Ты – бог войны! – действительно казался пожирающим Зверем Апокалипсиса, столь широко затмив Марди, что задержался в долине старого Франко, где всё ещё продолжают вызывать твой огромный призрак и будут после его приветствовать, Король! Всемогущий очаровательный герой! Кто после ошибок полстолетия назад смог так околдовать все сердца! Ни одна капля крови героя не обожествит дурака.

Франко! Ты мечтаешь быть свободным; это твоё свободное уважение к похороненному праху Короля, но твой первоначальный путь – возвышение твоего народа. В разъярённых огнях ты сжёг трон Людвига и над своими главными перестроенными вратами золотыми буквами начертал: «Дворец нашего Бога!» В своём Новом законе ты возвращаешься к Закону порванному. И на алтаре Свободы – ах, я всё ещё боюсь – могут повториться твои гекатомбы. Но Свобода отворачивается; она больна от предложенной ей сожжённой крови. Она любит другие ритуалы и, как Оро, невидимый сам по себе, поклоняется только невидимому. От длинных рисованных кавалькад, напыщенных процессий, бешеных лозунгов, мистической музыки, марширующих народов ей ничего не нужно. О, возможно, твоё мирное Будущее, Франко, освящено твоим кровавым Прошлым. Не дай истории сказать: «Она снова повернулась к своим старым богам».

Этот скалистый островок остался позади, море успокоилось; опять мы приблизились к Западному берегу Хаморы. В глубокой темноте, тут и там, его край был освещён белыми, как пена, ломающимися волнами, катящимися с берега Вивенцы и откатывающимися от севера Доминоры, отмечая места, где во внутренний мрак джунглей свет врывался.

С тяжёлыми вздохами ночные ветры с берега прошли над нами.

– Бесполезно искать здесь милую Йиллу, – вскричал Иуми. – Бедная земля! Проклятая человеком, но не Оро! Вы сами оказались слабы перед вашими детьми, оторванными от вашей земли и переданными чужакам. Вивенца! Эти ветры не растрачивают своих стенаний, и прежде, чем достигнуть тебя, каждая твоя долина вторила бы им эхом. О, люди племени Хамо! Ваша чаша горя так полна, что скоро должна вылиться на землю, которая считает вас рабами. Никакое страдание, не порождённое преступлением, не распространяется и не отравляет всё вокруг. Страдание ищет грех, как измождённая собака – зайца и его слёзы в зелёных чащах.

Мы всё ещё продолжали плыть, и после многих спокойных дней и ночей на нас обрушился шторм и взорвался тысячей бомб. Молнии ветвились и вспыхивали, воды вскипали, наши три носа поднимались в мольбе, но волны тут же ударяли по ним.

Баббаланья сказал, кланяясь разрывам:

– Вот так, о Вивенца! Работа Возмездия! Долго задерживаясь, оно наконец приходит – Осуждение со всеми его оковами. И тут поток подхватил нас, и, словно три стрелы, наши кили понеслись в восточном направлении через узкий пролив вдаль, на ровное пространство, внутренний океан, где не было волнения.

Слева от нас находилась юго-западная точка Порфиро, мощная скала с длинными рядами галерей, палуба на палубе, и флагштоки, как адмиральские мачты: линкор, весь из фиолетового камня, поставленный на якорь в море. Здесь уселся лев Белло и через тысячу иллюминаторов следил за миром.

Справа, на северном берегу Хаморы, густо мерцали полумесяцы, многочисленные, как кресты вдоль противостоящего берега.

– Тщетно говорить, что прогресс – испытание для истины, мой господин, – сказал Баббаланья, – когда после многих столетий те же полумесяцы так и не уменьшили сияние и подсчёты адептов каждого прихода сходятся вон там. У Правды и Достоинства есть другие символы, нежели успех, и в эту смертельную гонку могут вступить все конкуренты, и поле видно всем. Бок о бок Ложь бежит рядом с Правдой, и глупцы с мудрецом; но, как геометрические линии, пронзающие бесконечность, они никогда не могут соединиться.

По этому морскому течению мы и поплыли; и высаживались справа, и высаживались слева; но деву никак не смогли найти; пока, наконец, мы не достигли водного предела и не увидели внутри страны большие тёмные массы, увенчанные нимбами.

– Гранитные континенты, – кричал Баббаланья, – они кажутся созданными, как планеты, не построенные человеческими руками. Ло, Ориентиры! На чьих боках Время оставляет свои следы, как старые следы морских течений.

Как после брожения кругами вокруг некой фиолетовой лощины глубоко в сердце безграничной прерии сбитый с толку охотник углубляется в неё, а затем в отчаянии поворачивает ещё раз, чтобы вернуться на открытую равнину, так и в этом случае мы стремились теперь повернуть наши кили и уйти от того, что явилось нам во Внутреннем море. Вселенная снова была перед нами; так широки оказались наши поиски.

Глава LXV

Под парусом

Утро застало ту же самую спокойную, синюю Лагуну, какой она была изначально; и все земли, которые мы обошли, начиная с отъезда от берега Пико с тамошними копьями, исчезли из виду.

Неотъемлемой частью Мардианские острова стали сами по себе, подобно Плеядам, что сияют в Тельце и затмеваются красным блеском его пламенного глаза и густым скоплением созвездий вокруг.

И потому я обращусь к некоему старому королю астрономии в Орионе, – скажите, Царственный Ригель или Бетельгейзе, ведь поскольку эти четыре земные четверти кажутся вам четырьмя точками вдали, то и вы кажетесь такими же точками для земных глаз, что широко охватывают сферы.

И подобно тому, как солнце под божественным воздействием колесом прокатывается через эклиптику, пронизывая Рака, Льва, Рыб и Водолея, так и я благодаря некоему мистическому импульсу продвигаюсь на этом быстроходном корабле через группы островов в зоне белого рифа Марди.

О, читатель, послушай! Я путешествую без карт. С компасом и вожатым мы не нашли бы эти Мардианские острова. Тот, кто смело начинает, обрубает все концы и, отворачиваясь от общего бриза, удовлетворяющего всех, своим собственным дыханием наполняет свои собственные паруса. Обозрите берег, вы ничего нового не заметите; и «Земля, хо!» наконец будет пропето, когда обнаружится новый мир.

Этот путешественник вёл свою барку через моря, невиданные прежде, прокладывая свой собственный путь среди насмешек, хотя и с сердцем, часто отягощённым мыслью, что он может быть только слишком смелым, и ощущением, нет ли где земли.

Также и я.

И хотя попытка оказалась не развлекательным плаванием, я отклонился от своего курса благодаря непреодолимому взрыву и, плохо подготовленный, молодой и стремящийся начать основное дело, всё ещё продолжал лететь перед бурей, – трудно меня одолеть, чтобы удержать крепкое сердце.

И если будет тяжелее, чем прежде, найти новые страны, когда сейчас наши моря часто окружены десятками тысяч носов, – то слава окажется намного больше!

Но этот новый мир, здесь обнаруженный, более странен, чем тот, кто растянул свои фургоны от Пало. Это – мир ума, в котором странник может увидеть вокруг больше удивительного, чем в скитании группы Бальбоа по золотым ацтекским полянам.

Но пламенное желание их собственного призрачного будущего появилось и считается существующим. Поэтому если